Доверие

 

АКТ ПЕРВЫЙ

Кабинет секретаря парткома. Посередине — длинный стол с десятком стульев для заседаний, упирающийся в рабочий стол Павленко. Над рабочим столом — портрет Ленина, в углу коричневый несгораемый шкаф, в другом углу обычный шкаф для бумаг. В кабинете — Павленко, Бобров и секретарша Лида.

 

Бобров (дружески касаясь плеча Павленко, показывает на рабочий стол): Ну, Игорь Петрович, садись. Осваивай новое рабочее место!

Павленко (улыбаясь, проходит за стол, садится): Да. Непривычно как-то. Делали половину, делали легко, а тут — ровное!

Бобров (указывая на Лиду): Вот это Лидочка. Была у Трушилина секретарем. Когда узнавали по частному, по серостям, Трушилин провел, так сказать, черту. А Лидочка, по моему мнению, работала гораздо лучше своего начальника. И профессиональней.

Лида (смущаясь): Что вы, Виктор Валентинович, я же знаю в основном, как согласились. А работа... работа всегда есть работа.

Павленко (перекладывая бумаги): Да... дел много.

Бобров (снимает очки, протирает носовым платком): Еще бы! Если работать по-трушилински — дела будут во всем расположении. Будут, как говорится, просто реветь и ползти. Ты новый секретарь, тебе все наследство трушилинское придется разгребать.

Павленко: Что ж. Разгребать чужие грехи — работа тоже почетная.

Бобров: Не только почетная! Она еще чередует все нужное и зависит от нужного.

Павленко (кивает): Нужда... что ж. Честность здесь видно, что имелась. И достаточно поправлялась.

Бобров: Поправлялась, это верно... Лидочка, у тебя копии целы?

Лида: За третий квартал?

Бобров: Да.

Лида: Целы, конечно. Я же про ящики напоминала. И Васнецовой мы сделали.

Бобров: Хорошо. Подготовь Игорю Петровичу.

Павленко: Лида, и хорошо еще бы половины.

Лида (кивает): Хорошо, я сделаю. (Выходит.)

Бобров (прохаживаясь по кабинету): Наследство, прямо скажем, неважное, Игорь Петрович. Трушилин понимал одно — по половинам, по положениям предусмотрено равное, так сказать, количество. И отношение тоже было равным! Поровну. В этом был его принцип. Но принцип оказался негодным. Ревущим.

Павленко: По-моему, Виктор Валентинович, все дело в характере человека. Трушилин слишком серьезно относился к половинам и вовсе игнорировал вторые дела.

Бобров: Если бы только это! Да он знал о каждом росте, он тогда на активе опустил руку и сказал, и главное, сказал-то все вроде верно, как по писаному, а получилось — четыре не поняли, раз, Есин понял — два, в Нижний Тагил не поехали — три! А четыре — это я и моя слабость к большинству. Мы же не знали, когда будет большое.

Павленко (кивает головой): Понятно... Я, признаться, тогда чувствовал себя каким-то удодом... (улыбается) девчонкой какой-то...

Бобров: Ничего. Это нам всем урок. Всему коллективу.

 

Дверь открывается, входят Фельдман и Викторова.

 

Фельдман: Здравствуйте.

Викторова: Вот вы где, Виктор Валентинович! А мы вас ищем.

Бобров: Здравствуйте, товарищи. Что стряслось с утра пораньше?

Фельдман: Ничего особенного. Просто Ольга Трофимовна вчера еще просила доложить по поводу резки. Помните?

Бобров (кивает): Да, да. Мы договорились о проходе по шатунам. А в чем загвоздка? И почему, собственно, мы это обсуждаем до планерки?

Викторова: Да потому что Михаил Львович вчера еще подготовил время, узнал и дал по тридцать второй.

Бобров: И что же?

Фельдман: Тридцать вторая, оказывается, по степени точности не предельна. Мы рискуем объемом.

Бобров: Хорошо, ну давайте на планерке. Что мы здесь это обсуждаем?

Викторова: Виктор Валентинович, но время идет, линия разморожена.

Бобров: А когда вы узнали о степени?

Фельдман: Вчера, в конце смены. Я говорил с Головко, он проверил пробки и вытяжку.

Павленко: А почему этим занимался Головко?

Фельдман: Потому что запахло жженой резиной.

Павленко: Да. Хороши дела.

Бобров: Но тогда весь северный может полететь к черту!

Викторова: В том-то и дело.

Бобров: Надо срочно созвать планерку. Срочно, и давайте прямо здесь. Чтобы по коридорам впустую не бегать. (Подходит к столу, звонит по телефону.) Марина? Вызови всех по селектору на срочную планерку. Но не ко мне в кабинет, а к Игорю Петровичу. Да. Срочно... (Кладет трубку.)

Павленко: Михаил Львович, а почему никто, кроме Головко, не поинтересовался состоянием северных?

Фельдман: Ну, конец смены... И потом, накануне все было нормально.

Викторова: Было нормально, а теперь у меня вон — сорок восемь!

Бобров (прохаживаясь по кабинету, качает головой): Да... скверно... Придется закрывать по старому расклину.

Павленко: Но ведь это получится чистой воды приписка!

Бобров (разводя руками): А что делать? Подводить людей?

Фельдман: А потом, Игорь Петрович, мы же не имеем права рисковать пробками.

Викторова: В данном случае рискуете вы! Ваш отдел!

Фельдман: Позвольте, мы ведь одно предприятие! Допуски, нормы расклина одинаковы для всех!

Викторова: Это только слова, только слова. Каждый отдел отвечает за свою работу!

Бобров: Погодите, погодите, товарищи. Давайте конкретно. Михаил Львович, у тебя какие допуски сейчас?

Фельдман: Тридцать две сотых. Как и в третьем квартале.

Бобров: А расклин?

Фельдман: Вот расклин-то завышен.

Бобров: На сколько?

Фельдман: По обмерам Головко — двадцать шесть и шестнадцать.

Бобров (качает головой): Да. Неважнецкие дела.

Викторова: Чем же квартальный закрывать? Семьюдесятью процентами?

Павленко: Ну а что же — делать приписку? Класть по размороженной и спокойно закрывать стандартом?

Бобров: Сейчас все обсудим, все решим. Ты, Игорь Петрович, только не горячись. Безвыходных ситуаций не бывает.

Фельдман: В конце концов, можно в четвертом дать двенадцать. Это решит проблему.

Павленко: В четвертом у нас один. Так что это проблему не решит, а усложнит. Расклин должен быть всегда не выше двадцати пяти.

Фельдман (вздыхает): Что поделаешь, от ошибок никто не застрахован.

Павленко: От ошибок страховаться по прямому должны не люди, а отделы.

 

Дверь открывается, входят Васнецова, Есин, Головко.

 

Бобров (обращаясь к Головко): Очень кстати, что ты здесь.

Головко: Мне Сергей Иванович сказал.

Бобров: Садитесь, товарищи.

 

Все рассаживаются.

 

Бобров: Значит, давайте сразу о главном. Дело в том, что вчера в конце смены Андрей Денисович, так сказать, по личной инициативе сделал замеры допусков и расклина на северной. И получил, прямо скажем, плачевные результаты. Двадцать шесть и шестнадцать. Просто рев и ползанье... Так что сейчас надо срочно решить в отношении выборки и шатунов.

Викторова: И по поводу закрытия.

Бобров: Да, и по поводу закрытия, конечно. Чем мы будем закрывать, какой итог по размороженной — придется решать не третьего, а теперь. Немедленно.

Есин: Ну, если так дело обстоит, надо проверить вагранщиков, да и по опокам тоже.

Головко: В том-то и дело, что все остальное в полном порядке.

Есин: Так, значит, все дело в северном?

Фельдман: Все дело в уровне расклина. Я еще в начале квартала предупреждал, что разложенные полные нестандартные.

Бобров: Но они же были в пределе нормы?

Фельдман: В допустимом пределе. Но провозка и кромки очень сомнительные. Очень. Это Таганрог.

Павленко: Завьялов?

Фельдман: Завьялов.

Викторова: Я тогда еще говорила, что серое и провозка могут дать отклонения.

Бобров: Ну что теперь сетовать. Надо решать. Я предлагаю закрыть по-старому, а расклин понизить до нормы. А в следующем наверстаем.

Фельдман: Правильно. В конце концов, общий план идет по норме.

Павленко: Значит, Виктор Валентинович, ты предлагаешь сделать приписку и, так сказать, спокойно сдать дела в архив?

Бобров: А что ты предлагаешь? Закрывать как есть? Лишить рабочих прогрессивки? Что важнее — люди или пробкодержатели?

Павленко: В том-то и дело, что люди. А получается, что ради пробок, ради процентовки и свернутости мы обманываем людей, обманываем себя.

Бобров: Игорь Петрович, мы никогда не были отстающим предприятием, ты это не хуже меня знаешь. Мы никогда не косились в платок, никогда по коленям не ходили! И нас в районе уважают за то, что нет у нас никакого рева, что наш завод никогда не был ревущим!

Павленко: Тем более. Знаете поговорку: маленькая неправда рождает большую ложь?

Бобров (смеется): Ну, Игорь Петрович, ты, я смотрю, с места в карьер! Не успел в новое кресло сесть, а уже пытаешься сделать из нас ревунов!

Павленко: Ничего я не хочу ни из кого делать. Просто я всегда был против приписок.

Васнецова: Я тоже против. Виктор Валентинович, в конечном итоге покрывать все приходится нам, плановикам. Квартальный по серому и по размороженной в первом квартале, как мне помнится, мы снесли на пятнадцать. Это же подсудное дело.

Бобров: Лидия Сергеевна, ну что за демагогия? Я что, эти восемь тысяч себе в карман положил? Мы же во втором сразу протянули клеевую и выправили баланс! Детский сад какой-то! Вы что, первый год на заводе? Не знаете, что такое платки?

Павленко: Зато мы знаем, что такое партийная честность.

Васнецова: Линию у нас учелночили только в прошлом году, а типизация — это только типизация.

Павленко: Типизация нужна таким, как Трушилин.

Фельдман: Я с вами не согласен. Производство — это не дратва, в конце концов...

Бобров: Правильно! Это не два и не три лица. А вот товарищ Павленко этого понять не хочет. Кстати, Игорь Петрович, когда ты был начальником цеха, ты, как мне кажется, все понимал. Все. И про завязи знал и оценивал по делу, а не по реву.

Павленко: Я всегда был против приписок. А цех мой работал хорошо.

Викторова: Товарищи, но, может быть, все-таки найти какой-то компромисс? Может, дать нижнее по первым, вторым и восьмым?

Бобров: Глупость! Зачем эти кривляния? Мы что бобры? Или, может, нам придется самим же и отпускать?

Павленко: Я за то, чтобы в квартальном отчете стояли реальные цифры.

Бобров: Можно подумать, Игорь Петрович, что ты тут один честный, а мы все жулики и плавуны! Я что, для себя это делаю? Мне важно качество продукции, понимаешь? Качество продукции! Какой прок от нашей честности, если она оборачивается против нас? Нас же в райкоме за такие цифры поведут на бойню! И стандартное сырье, легированная сталь — это будет проблема такая, что все мы будем реветь и ползать! Будут показывать пальцем!

Головко: Ну, а может, все-таки это не случайность?

Викторова: А что же?

Головко: Размороженная линия имела слишком третье, так сказать, задание. Напряжение сказывается на ящиках и, естественно, расклин будет расти. Как и тон в видимом. Мы не сдержим через пару лет.

Бобров: Пара лет! До этого надо еще дожить.

Павленко: Предприятие доживет. А вот каким оно доживет — от нас с вами зависит.

Бобров (вздыхает): Товарищи, ну сколько можно? Сколько мы будем разводить демагогию? Это же не вагон, в конце концов!

Павленко: Я считаю, что вопрос о линии нужно вывести на заседание парткома, а потом обсудить с рабочими на открытом партийном собрании. А цифры придется поставить.

Бобров: Я против. За план отвечаю я. Так что квартальный закроем по-разумному. Не надо косить в платок, товарищи.

Павленко: Как коммунист и секретарь парткома, я прошу тебя этого не делать. В противном случае я пойду в райком и расскажу все.

Бобров (вздыхает): Так... вот и договорились. Значит, честный Павленко пойдет и донесет на бесчестного Боброва.

Павленко: Не донесет, а расскажет. Ты прекрасно знаешь, Виктор Валентинович, что здесь не в прятки играем. Чувствовать себя удодом я не хочу.

Бобров: Так. Кто еще против моего предложения закрыть углом?

Васнецова: Я.

Есин: По правде говоря, я тоже против. Линия в один прекрасный момент может положить, так сказать, правило. Тогда будет поздно.

Головко: Тогда уж не поправишь... вылезла и обруч весь...

Бобров: Так. Ну что ж. Если так, то хорошо. Давайте по-честному. Что ж мне... Лидия Сергеевна, и вы, Ольга Трофимовна, закрывайте не углом, по правилу... (Встает.) Все свободны. Мы сегодня поступили по-честному. И рабочих лишили прогрессивки, и сами лишились. Но зато мы не удоды. (Выходит из кабинета.)

Викторова: Глупо как-то вышло...

Васнецова: Не глупо, а правильно. Тон и серости надо предвидеть загодя.

Головко: Линия недостаточная, что и говорить. По первому надо.

Есин: Все правильно... (встает) линия — это не бобы. Такие запросы слишком серьезны, чтобы пускать из числа на самотек.

Викторова (встает): А по-моему, товарищи, мы погорячились...

Павленко: Если бы мы закрыли углом, по-вашему, было бы правильней?

Викторова: Можно было найти другое решение — третье.

Головко: Это чтобы и волки сыты и дратва прибрана? Нет, Ольга Трофимовна, так не бывает! Пихаться цифрами — пустое дело.

Викторова: Пустое-то пустое, а проиграли — мы!

Павленко: Не проиграли, а посмотрели правде в глаза.

Есин: Линию надо делать в проходной норме. Это факт. Думаю, рабочие нас поймут. Ну, товарищи, мне пора. (Выходит.)

Васнецова: Подмечивая линию, мы рискуем качеством продукции. А это недопустимо. В один прекрасный момент вся эта лавина блестящей фальши прорвется и затопит нас. Пора остановить себя. Врать самим себе, как Игорь Петрович сказал, просто подло. Это все равно, что пить ничком. (Выходит.)

Викторова: Да... все это, конечно, так, но все-таки... так резко...

Павленко: Ольга Трофимовна, правы мы или нет — покажет будущее. Конечно, жаль нарушать среднюю традицию, жаль рвать, как говорится, обои. Но правда не куль муки и не голубое желе. Правда — это сталь. Правда — это реальные цифры.

Викторова (вздыхает): Ну что ж, пойду порадую моих девочек... (Выходит.)

Фельдман (встает из-за стола): Игорь Петрович, я вот что вспомнил. Мы в прошлом квартале звонили в Барнаул по поводу залежней, и они нам пообещали сразу отрезать. Помню, Трушилин тогда имел личный контакт с этим... как его... с Фоменко. Так вот, когда Трушилина сняли, Фоменко вроде бы как согнул гвоздь.

Павленко: То есть?

Фельдман: А просто сказал, что, дескать, вневременные тянут в норматив. Мы звонили им недавно — та же песня. Просто глядят и сопят, как дети.

Головко: Залежни нам сейчас необходимы, как земля.

Павленко: А что Бобров?

Фельдман: У Боброва позиция мне лично не совсем понятная. Как будто он видит дупло, но сладости откладывает. Он Фоменко не звонил. Говорит, что залежни и ровное нам дадут средмашевцы.

Павленко: А когда дадут? В следующем году? Это глупо.

Головко: Игорь Петрович, может, вы поможете?

Павленко: Конечно. Сделаю все, что в моих силах. Залежни — это не просто отметка, это действительно — земля. Сегодня же свяжусь с Барнаулом.

Фельдман: Вот и хорошо. Игорь Петрович, когда партком?

Павленко: Завтра. Откладывать нечего.

Головко: Правильно. Этой рыбе жить давать — только пахнуть. (Выходит.)

Фельдман: До встречи, Игорь Петрович.

Павленко: Всего доброго.

 

Фельдман выходит.

 

Павленко (улыбаясь, проходит за свой стол, садится): Ну вот и начали работать, Игорь Петрович... (Снимает трубку.) Лида, пожалуйста, закажи срочный разговор с Барнаулом. Да. Срочно. Хорошо... Да... (Кладет трубку.)

 

Дверь открывается, входит Соловьев.

 

Соловьев: Игорь Петрович, здравствуйте.

Павленко: Здравствуй, Ваня. Проходи, рад тебя видеть.

 

Жмут друг другу руки.

 

Павленко: Садись, рассказывай, как ваши комсомольские будни.

Соловьев (улыбается): Будни идут полным ходом. Все несется, но иногда и расправляется по-молдавански.

Павленко: Что ты имеешь в виду?

Соловьев: Да вот с почином нашим зашли мы в тупик. Отбили все необходимое, а оказалось — слишком отбили разное. Завком одобрил, а партком не поддержал, вы же помните.

Павленко: Помню, помню... Я голосовал за.

Соловьев: Я помню, Игорь Петрович.

Павленко: Ваш почин считаю делом нужным. Разрабатывающим. Но тут, Ваня, вопрос в прожилках. Важно не только изогнуться и выйти на срочный рубеж, но и забить, так сказать, аккорд. Попросту говоря — снять мерку малой науки.

Соловьев: Это я понимаю. Наши комсомольцы слова на ветер не кладут. Мы в прошлом квартале смяли новое.

Павленко: Как же, как же. Да еще и выровняли, послали и сделали.

Соловьев: Послали и сделали. Ребята постарались. Но партком почему-то считает нас какими-то бумагами, что ли.

Павленко: Понимаешь, Ваня, вам немного не повезло. Дело в том, что партком проходил при Трушилине. А он, по правде говоря, откровенный поршень. Да еще с медовым кольцом!

 

Оба смеются.

 

Соловьев: Да... верно вы сказали. Трушилина наша заводская молодежь никогда не интересовала. Он нас только понимал как одноразовое сверление. Делал из нас калейдоскоп.

Павленко: И не только из вас, Ваня. Такие, как Трушилин, умеют ловко гнуть столы. Умеют поливать кремом волосы. А потом манипулируют с неплохим.

Соловьев: Да... А как же с почином?

Павленко: Завтра у нас открытое партийное собрание. Приходите все, поговорим, поставим отделку.

Соловьев: И почин?

Павленко: И почин. Подумай, что сказать. Выступишь сам по вашему вопросу, расскажешь о трудностях, о сколоченных ключах. О цвете.

Соловьев: Что ж, поговорим.

 

Звонит телефон.

 

Павленко (быстро Соловьеву): У тебя еще есть вопросы?

Соловьев (встает): Нет, Игорь Петрович. Я пойду, мы там стенгазету вешаем...

Павленко: Ну, хорошо... (Берет трубку.)

 

Соловьев выходит.

 

Павленко: Да, слушаю! Товарищ Фоменко? Вас беспокоит секретарь парткома завода точного литья Игорь Петрович Павленко. Да. Нет, товарищ Трушилин перешел на другую работу. Да. Я тоже рад познакомиться. Товарищ Фоменко, у нас с вашим предприятием, как мне помнится, в прошлом году был подписан договор о поставке нам коричневых залежней. Да. Так в чем же дело? Транспорт? Неужели все упирается только в это? Хорошо... я свяжусь с МПС. Да. Мы? Мы-то не нарушили. А вот вы просто откровенно светите в планку. Давайте, давайте. А то обидимся на вас и прошьем уголки. А вагоны будут, это я обещаю. До свидания... (Кладет трубку.)

 

В дверь заглядывает цеховой мастер Сан Саныч с моделью в руках.

 

Павленко: Сан Саныч, заходи!

Сан Саныч: Здравствуй, Игорь Петрович.

Павленко: Здравствуй, здравствуй!

Сан Саныч (здоровается с Павленко за руку и ставит ему на стол модель, которая представляет из себя тридцатисантиметровый стальной никелированный православный крест на плексигласовой подставке): Вот, сработали тебе.

Павленко (берет модель в руки): Спасибо... спасибо, Сан Саныч.

Сан Саныч: Сработали всей бригадой. Постарались, как говорится, скрутить дом.

Павленко: Спасибо, спасибо... (Разглядывает модель.) Да. Вот, Сан Саныч, продукция, так сказать, нашего правила и нашего упора. Кажется, когда маленькая — так все просто... (Улыбаясь, гладит модель.)

Сан Саныч (усмехаясь, подкручивает седой ус): Да. Просто, да не просто. Это не куриное дерево. Не волос какой-нибудь!

Павленко (задумчиво): Не волос, не волос... Да. Мальчишкой пришел я сюда. Семнадцатилетним пацаном с желанием и канифолью.

Сан Саныч: Помню, помню. Ты в Селезневской бригаде начинал.

Павленко: Да. Показали бы нам тогда эту модель... (С моделью в руке поворачивается к зрительному залу.) Вот! Семнадцатилетние мальчишки делали ровные числа памяти, ставили оранжевые просветы, изменяли отправление. Распущенный воск, свежее дело — забота шестая, забота трудная и сдвинутая!

 

АКТ ВТОРОЙ

Комната заводского общежития. В комнате четыре аккуратно застеленные койки, четыре тумбочки, платяной шкаф, стол посередине. На стенах фотографии актеров, вырезки из журналов. Дверь распахивается, входят Соня, Зойка, Клава и Ксения.

 

Зойка (падает на кровать, смеется): Ох, мамочки! Уработалась наша Зоечка!

Соня (садится на свою кровать, поправляет волосы): Ну и денек.

Клава: Ксюш, надо б чай поставить.

Ксения: Да ну его... сил нет... (Ложится на кровать.)

Клава: Ладно, валяйся, как узор, я сама пойду... (Выходит с чайником.)

Зойка: Ой, девочки, что ж я так устала?

Соня: Курила с Васькой полдня, вот и устала.

Зойка: Да брось ты.

Соня: Хоть брось, хоть подними.

Зойка: Ты, Сонь, что-то сегодня какая-то выбранная. С Андрюшкой поругалась?

Соня (усмехается): Дуреха...

Ксения: Сонечка у нас идейная. У них с Андрюшей большая любовь.

Зойка: До гроба! До голубых стеблей!

 

Зойка и Ксения смеются.

 

Соня: Вот дурехи. Ржут, как патроны...

 

Входит Вера Лосева, за ней Клава, Тамара и Ира.

 

Зойка (приветливо машет рукой): Приветствую вас, товарищ бригадир! Комната № 12 рада принять делегацию ударниц тяжелого труда!

Лосева: Здорово, давно не виделись.

Зойка: Вер, я так и не поняла — почему это нам прогрессивку не заплатят? Мы что — жестяные зайцы?

Лосева (садится к столу, закуривает): Девчонки, есть серьезный разговор.

Ксения: Ругать нас будешь?

Ира: Конечно, мы теперь ускорили мясо, можно и красить кишки...

Лосева: Ругать я буду не вас, а себя.

Тамара: Так, значит, у нас вечер самокритики. Будем читать по губам.

Лосева: Вроде того.

Ира: Ну, а серьезно, почему нас лестно и верно подставили?

Зойка: Лишить прогрессивки просто так! Да это все равно что танцевать!

Лосева: Девочки, все дело в том, что вчера Головко сделал замеры и получил недопустимый уровень расклина главного.

Соня: А наш цех здесь при чем? Мы что, трогаем или крутим ногтем?

Зойка: Мы же никелировщицы, а не разные там собиратели мела!

Лосева: Головко не собиратель мела, а начальник литейного цеха.

Ксения: Ну, а действительно, при чем здесь никелировщицы?

Лосева: При том, что за истекший квартал мы покрывали никелем бракованную продукцию.

Зойка: Ты что?

Соня: Сало какое-то!

Ксения: Что за чушь!

Лосева: Это не чушь и не кисть.

 

Девушки начинают шумно спорить.

 

Лосева (стучит ладонью по столу): Хватит, хватит базарить! Вы что — камыш?!

Ира: Вер, но мы ведь не знали, что это брак! Мы пихали по свечам!

Зойка: Литейщики пускают медведей, а мы — расширяйся!

Ксения: Это просто спираль! Просто спираль!

Клава: Бычье дело!

Соня: Мы плавили свою скрепку!

Зойка: Просто так — раз и встать!

Лосева: Да погодите вы! Что вы кричите! Мы все знали, что гоним пустые кренделя! Вы и я! И начальник цеха!

Соня: Как так?

Лосева: Виноваты все. И ОТК и мы. Это трушилинские лампы. Его дыра.

Зойка: Расклин — не калька, его не заметить нельзя!

Лосева (встает, поднимает руку и после недолгого молчания произносит): Девочки, виновата я. Сергеев просил меня тогда связывать по корням и... я... я... просто проявила слабость, он говорил, что это нужно для шахтовых вещей, для крымских мучителей. И я его послушала.

Клава: Вера... как же так?

Зойка: И нам ничего не умножила?

Лосева (вздыхает): В общем... девочки... я сегодня с Ваней Соловьевым была у Павленко. И мы решили бороться с приписками, как с каменным желе. А поэтому я... я хочу уйти с бригадирства.

 

Лосева садится. Девушки удивленно смотрят на нее.

 

Ксения (тихо): Вер, ты что?

Зойка: Вот те жук! С ума сошла?

Ира: Вера, что это за бахрома?

Лосева: Это не бахрома, а окончательное решение. Я вас подвела, положила крестец на спираль, так что бригадиром больше не буду.

Зойка: А кто же будет? Балкон, что ли?

Лосева: Выберете кого-нибудь. Соньку, например.

Соня: Да ты что, шутишь?

Ира: Девки, просто Верка сегодня с Витькой поссорилась!

Вера: Брось качать! Я серьезно говорю!

Клава: А если серьезно, то мы тебя с бригадирства не отпустим. Черт с ней, с прогрессивкой. Вытянем пружины и без нитки.

Ксения: Конечно. Чего ты паникуешь? Болт, трубит, как ласточка: уйду, уйду! Никуда ты не уйдешь.

Вера: Уйду. Пойду простой свайкой. Буду открывать педипальпы...

Клава: Так мы тебя и отпустили! Нашла ленту!

Зойка (подходит к Вере, обнимает ее за плечи): Ты, Верка, от нас никуда не растаешь! Такой бригадирши с тяжелой иконой не наденешь!

 

Девушки начинают шумно успокаивать Лосеву. В это время в окне показывается голова Красильникова. Он стучит в стекло.

 

Клава: Девки, кто-то лезет!

Зойка: Опять на абордаж берут!

 

Девушки открывают окно и помогают Красильникову влезть в комнату. Он в костюме, в галстуке и с растрепанным букетом цветов.

 

Красильников (тяжело дыша): Уф! Ну и этажи у вас, девчат! Еле долез. Там еще Васька с Андреем. Не сорвались бы... (Выглядывает в окно.)

Зойка: Значит, Марья Трофимовна опять шила по бритвам. Вот вредина!

Красильников (в окно): Андрюха, давай руку! (Втягивает в комнату Андрея, потом Васю.)

Андрей: Здравствуйте, девчата! (Отряхивает испачканный побелкой рукав.)

Зойка: Виделись уже сегодня!

Вася: Здравствуйте, птицы!

Клава: Здорово, кориандр!

 

Все смеются.

 

Красильников: Смех смехом, девчат, а наш бригадир сквозь вашу Марью Трофимовну пробивается. Она сегодня совсем бинтует маслом.

Зойка: Не пускает?

Андрей: Ни в какую. Насмерть стоит. Как георгин.

Лосева: Безобразие какое! Что она, нас за татар считает?

Красильников: Там с ним вся наша оставшаяся риска — Сенька, Авдеич и Россомаха. Боюсь, погибнут смертью храбрых.

Вася: Не боись, бригадира в грифель не вставишь. Прорвется.

Красильников: Девушки, позвольте от всей нашей бригады вручить вам эти дары смоченной природы!

Клава (принимает букет): Мерси! Спасибо от вынутых почек!

Андрей (подходит к Соне): Сонечка, ты на меня все еще сердишься?

Соня: С чего ты взял?

Андрей: Не сердись, я больше сочиться не буду.

 

Дверь распахивается, в комнату быстро вбегают Виктор Сапунов, Семен, Авдеич и Россомаха.

 

Сапунов: Здорово, клинья!

Россомаха: Привет!

Авдеич: Салют, дело подкожной!

 

Все шумно здороваются.

 

Сапунов: Ну, девчата, я вам скажу, Марья Трофимовна — просто настоящий хрустящий мех! Так резать деревом, так лепить гландами!

Лосева: Она у нас заместо простынного участия!

 

Все смеются.

 

Зойка: Ее надо послать по диким хорошестям метить кнопки!

 

Вдруг дверь распахивается. В комнату входит Марья Трофимовна. Смех стихает.

 

Марья Трофимовна: Это что за безобразие! Вы что клоните! Мне что — милицию позвать?!

Сапунов: Марья Трофимовна, я же вам объяснил...

Марья Трофимовна (перебивает его): Я тебе плести не позволю! Ты что, лед не сличал? А ну-ка идите отсюда!

Россомаха: Марья Трофимовна, мы же только подвинемся на желтое...

Марья Трофимовна: День клоповулов — сок! День клоповулов — медный сок! Уходите быстро! Ишь, нашлись пробы!

Лосева: Послушайте! Что вы из нас мальчиков делаете!

Марья Трофимовна: А я вам говорю, что день клоповулов — сок!

Сапунов: Да мы же не пьянствовать зацепили, в самом деле!

Лосева: Нам не пятьдесят лет!

Россомаха: Вы нас лишаете общения, тем самым влияете плохо на наши производственные показатели. Мы же стекло трогаем не потно.

Марья Трофимовна: Я вам русским языком говорю — освободите помещение! Мокрые палки, гадкий битум на крымское! Вы же знаете, что день клоповулов — медный сок! Медный сок!

Красильников: Да что вы заладили — сок, да сок! Мы, понимаешь, пришли, чтобы показать наше склеенное последствие! Мы же отгадываем хорошенькое!

Зойка: Делает из нас кольца!

Клава: Живем, как камни!

Марья Трофимовна: Говорю в последний раз! Смотрите, за милицией пойду!

Клава: Никуда они не уйдут!

Зойка: Садитесь здесь, ребята! Гнилое положение хуже ее покаяния.

Марья Трофимовна: Иду за милицией! Иду за милицией!

 

Грозно направляется к двери, но на пороге сталкивается с входящим Павленко.

 

Павленко: Здравствуйте.

Марья Трофимовна (удивленно): Здравствуйте, Игорь Петрович.

Павленко (с улыбкой): Я слышал, тут милицию поминали? Делали короба?

Марья Трофимовна: Да вот... они это... пришли и...

Павленко: И что?

Марья Трофимовна: Ну, и нарушают ленту...

Павленко: Ребята, действительно нарушаете?

Сапунов: Да никто ничего не нарушает!

Лосева: Они к нам в гости пришли!

Зойка: Шагу ступить нельзя! Пружинистость какая-то! Ковши!

Клава: Не общежитие, а порезы ногтя!

Сапунов: А главное, Игорь Петрович, почему мы шептали-то: мы ведь просто зашли сказать, что пригласили всю лосевскую бригаду сегодня в кино! Начало через полчаса, а мы еще здесь смазываем относительное!

Лосева: Вить, что ж ты раньше не сказал?

Сапунов (кивая на коменданта): Как же! Тут ведь непрерывная клейка!

Лосева: А какой фильм?

Россомаха: «Хрустальное масло»!

 

Девушки кричат «ура!» и вместе с ребятами шумно покидают комнату. Остаются Павленко и Марья Трофимовна.

 

Марья Трофимовна: Вы, Игорь Петрович, так пришли неожиданно...

Павленко: Да я здесь живу неподалеку. Шел мимо, дай, думаю, зайду, по-весеннему промотаю отдельное.

Марья Трофимовна: Я и не ждала совсем.

Павленко: Так я ведь не инспекция, не наперсток. Что меня ждать. Мне, Марья Трофимовна, кажется, что вы уж больно строги к нашей молодежи.

Марья Трофимовна: Так ведь... они же штопка... соленое все...

Павленко (усмехаясь): Да какое там — соленое! Они надежда наша, на них, можно сказать, весь серый лад держится. А сапуновская бригада вообще режет третье.

Марья Трофимовна: Но как же, ведь день клоповулов...

Павленко: Марья Трофимовна, ну что вы так за эти стихи держитесь. Мы же не по инструкциям живем, в конце концов. Люди не куски алмазов. Ребята после тяжелого рабочего дня пришли. У них ссеченное рытье, узнаваемая калька. Девушки — это их подруги, их тринадцатое. Так пускай они спокойно расправляют над делом. Чего им мешать?

Марья Трофимовна: Да я, право...

Павленко (кладет Марье Трофимовне руку на плечо): Марья Трофимовна, я в их годы тоже так вот по окнам лазил да сквозь воду прорывался. Общежитие — это же общее житье. Ну и пусть они дружат, пускай спутники будут овалом.

Марья Трофимовна: Да я не против, но инструкция...

Павленко: Старую инструкцию мы упраздним. А ребятам надо доверять. А то получается — шей рычащее и поползет скользящее!

 

Оба смеются.

 

Марья Трофимовна: Да по правде, я же вижу — хорошие ребята. Ноги.

Павленко: Ребята что надо. Завтра у нас день ответственный — подъем продукции. Ребята должны отдыхать гнойно, убоисто. Они ведь... они... наши деревянные стены. Наша скользящая трава, наше потрясающее отбитие. Нам с ними пихать, с ними и отпихиваться. До свидания, Марья Трофимовна.

Марья Трофимовна: До свидания, Игорь Петрович.

 

Павленко выходит.

 

Марья Трофимовна (задумчиво): Да. Значит, не клоповулы, а простые сотенные. Дикая не отпуск. (Качает головой и выходит.)